Михаил Румер (Персональный сайт)

Культурная жизнь Берлина причудлива и пестра, как и мультикультурное население этого четырехмиллионного города. Турки, арабы, поляки, евреи – кто только не живет здесь, наполняя разноязыкой речью улицы.
Нынешней зимой в Еврейском музее (кстати, наиболее посещаемом в Берлине с его десятками музейных площадок) проходит выставка с загадочным для русского уха названием «Haut ab» и изобразительным символом в виде изогнутого банана со снятой на конце кожурой. «Haut ab» буквально переводится как «Кожу вон» или как призыв «Обрезайтесь», а банан символизирует обрезанный член.
Да-да, это выставка обрезания. Ну, что, скажите на милость, можно демонстрировать на ней? Разве что рассказывать старые российские анекдоты – «Я, конечно, знала, что обрезают, но чтобы столько…», «Надо ли обрезать ребенка, думают в еврейской семье? „Надо, – говорит бабушка, – во-первых, это красиво…“» и так далее, почва для шуток здесь обширная.
Но надо знать немцев с их обстоятельностью. Никакой игривости, все всерьез, все фундаментально. Четыре обнаженные мужские фигуры, начиная едва ли не с питекантропа. Изображение обрезанного юноши, похороненного в египетской гробнице два с половиной тысячелетия тому назад. Библейская цитата: Авраам обрезался в возрасте 99 лет вместе с чадами и домочадцами. А его сын Ишмаэль, от которого пошли арабы – в тринадцать лет, отчего у мусульман эту процедуру совершают не на восьмой день от рождения, как у евреев, а в тринадцать лет.
Выставка касается этого ритуала не только у евреев, но и у мусульман, все политкорректно и миролюбиво: что, мол, вам ссориться, ребята, у вас так много общего. И христианский мотив здесь имеется – картины, посвященные обрезанию Иисуса Христа. Между прочим, полотно Рубенса на эту тему. А вообще-то она привлекала и Гойю, и Дюрера, и Рембрандта. Ведь у католиков был праздник обрезания Господня. И тут уж выставка превращается то в концертную площадку, то в лекционный зал: концерт хора «Поющие студиозусы», исполнившего часть Рождественской оратории И.-С. Баха «На празднование Обрезания Христова», доклады на тему «Обрезание Христа в христианской иконографии», а также о секулярном и религиозном подходах к этой проблеме.
Но откуда столь острый интерес к истории и современному состоянию этого древнего ритуала? Напомним, что в 2012 году Парламентская ассамблея Совета Европы (ПАСЕ) приняла резолюцию, в которой отмечалось, что это обрядовое установление нарушает физическую неприкосновенность детей. А летом того же года Кёльнский суд признал обрезание обычным членовредительством. Евреев и мусульман фактически принуждали отказаться от обряда, связанного с их культурной и религиозной идентичностью. Учитывая то, что в Германии проживает более 4 миллионов мусульман, скандал разразился нешуточный. Кончился он тем, что от запрета отказались, но, как говорится, осадок остался. И вот при содействии Еврейско-исламского форума проводится выставка «Haut ab» – обрезайтесь, мол, себе на здоровье, ритуал древний, почтенный, никому не мешает.

Тема эта, однако, не такая простая, и она не исчерпывается одной экзотической выставкой. Ведь обрезание – непременное условие гиюра – обряда обращения в иудаизм, который сейчас совершают тысячи людей как в Израиле, так и в диаспоре. Зачем, при каких обстоятельствах они делают это? Вот история анекдотическая, но, тем не менее, вполне достоверная.
В конце восьмидесятых я как-то звонил по междугороднему телефону из Москвы в Тель-Авив и при выходе из кабинки на Центральном телеграфе был остановлен двумя здоровенными рабочего вида парнями.
– Мужик, ты в Израиль звонил? – спросил один из них.
– А что такое? – настороженно спросил я.
– Да понимаешь…– смущенно пробормотал парень. – Понимаешь, как бы тебе сказать. Мы хотели тебя спросить…Ну, в общем, как стать евреем?
– Что-о? Зачем это вам?
– Как бы тебе сказать.. Ты не подумай чего плохого… Вот я шофер, первый класс у меня, слесарь-автомеханик, много чего умею. Мне бы дело свое завести, зарабатывать по-человечески, как в других странах, но разве здесь получится? Вот мы и подумали, может, в Израиль уехать, говорят евреем можно стать.
Видимо, они слыхали о гиюре, подумал я, но толком не знают, что это такое..
– Это непросто ребята.
–Да, ты объясни.
– В синагогу надо идти. С раввином советоваться, изучать закон. Обрезание сделать.
При слове «обрезание» они как-то увяли, но все-таки спросили со смешком.
– И много отрезают?

Эта анекдотическая история заставляет, тем не менее, задуматься об истоках перехода людей, чаще всего молодых, в иудаизм или ислам, что носит сейчас в России, да и не только в России, а во всей Западной Европе все более распространенный характер. Что касается парней, с которыми я познакомился на Центральном телеграфе, то тут все ясно: ими двигал вполне практический интерес – уехать туда, где жить лучше, свободнее. Религия здесь не при чем. Но вот ситуация, которую я наблюдал в Израиле с подачи моего московского друга.
Будучи физиком в своей московской жизни, он нашел себе в Израиле странное занятие, которое можно обозначить как «делание евреев». Он ездил по еврейским общинам постсоветского пространства, предлагая национально настроенным молодым людям годичное пребывание в иерусалимской иешиве. За год они должны были получить там религиозное воспитание, освоить библейский и по возможности разговорный иврит, пройти курс национальной истории, впитать в себя обрядовую культуру. После чего они могли остаться в Израиле с непременной армейской службой или вернуться домой и вести предназначенную им российскую жизнь, превратившись, однако, в религиозно образованных иудеев. Все было бесплатно – дорога, пребывание в общежитии, питание, учеба и экскурсии по стране. Все за счет заведения, которое вообще-то было обычной иешивой – религиозной школой, подготавливающей к смихе – экзамену на звание раввина, но взявшей на себя за счет государства и спонсоров еще и такую вот функцию по выделке соблюдающих традицию евреев.
Удавался ли такой эксперимент? Я присматривался к этим ребятам во время экскурсии по стране, которая была частью их приобщения к Израилю, и видел в них много знакомого, российского и вместе с тем открывал для себя новое, необычное. Поражал в них мгновенный переход от молодежного стеба к серьезности, словно бы испытующему всматриванию в себя, в свое будущее. Они изъяснялись на обыкновенном современном сленге – «пацаны», «клёво», – болтали о девчонках со всеми положенными хотя и незнакомыми мне шуточками («темнота – друг молодежи, в темноте не видно рожи», «девочка, какая я тебе девочка, я уже дважды была на семинаре Сохнута»), а потом становились на молитву перед общей трапезой в лесу. И перед тем как жарить мясо, немного выпивать, ивритской скороговоркой, накрывшись таллитами, раскачиваясь, с истовой погруженностью произносили бесконечно древние тексты. Позади у них было обычное российское дворовое детство, но как сформировалось в них национальное чувство, как пробудилось религиозное начало в грязи городского быта, и было ли это начало, или ими двигало стремление увидеть другую жизнь, другую страну?
В экскурсионном автобусе я разговорился с парнем из Самары, рыжеватым, с соломенными ресницами, с типично русской внешностью. После Самары он три года прожил в Москве, учился в иешиве, а теперь здесь и хочет остаться в Израиле, идти в армию, о которой он знает все. «Здесь не Россия, – говорил он, – армия это почетно. Я набрал 85 баллов из ста по физическому состоянию. Это довольно высокий балл, так что могу попасть в танкисты или в десантуру». Он был крайне агрессивен по отношению к арабам: «Эх, мне бы ядерный бомбардировщик и разбомбить бы Мекку, чтобы, наконец, решить вопрос…» В ответ на мой недоуменный взгляд, он улыбнулся, давая понять, что говорит все-таки невсерьез. Но, когда заговорили об ословских соглашениях, вспылил, гневно сузил глаза: «Рабин, этот мерзавец, этот негодяй…»
Я спросил у своего приятеля, не является ли такой агрессивный настрой следствием комплекса неофита, на что получил ответ, что израильское общество сильно поляризовано и, видимо, этот парень усвоил политическое мировоззрение крайне правых, что у выходцев из России, действительно, бывает довольно часто.
Россия незримо преследовала меня в течение всей этой экскурсионной поездки. Колеся по дорогам Галилеи, мы заехали в молодежную деревню – центр, где учились и жили на полном пансионе триста детей в возрасте от 13 до 18 лет. Как они попадают сюда? Мне объяснили: одни приходят из неблагополучных семей, другие – с помощью сельскохозяйственной программы готовятся к поступлению в кибуц, третьи – по программе молодежной алии приезжают сюда из постсоветского пространства.
Все в этой деревне было, как и положено для других такого рода учреждений – школьные классы, спальни, клуб, дискотека. Правда, в столовой пахло чистотой и свежестью, на столах стояли фрукты и обильная еда.
Меня окружили ребята из России – Ксюша из Ульяновска, Никита – из Москвы, Максим – из Омска… Одни только начинали свою жизнь здесь, другие были на выходе, кому-то предстояла армия. В этой толпе было немало нееврейских лиц. Мне сказали, что алия подбирает из постсоветского пространства «половинок» и «четвертинок» – тех, у кого только отец или дедушка – еврей. Страна охотно принимает такую молодежь, «усваивает» ее, превращает в израильтян с нормальным национальным самосознанием.

Конечно, переход в иудаизм проходит не так просто и благостно, как могло показаться в этой моей поездке. Всматриваясь в современную историю Израиля, обнаруживаешь, что проблема, как стать евреем, стояла да и сейчас стоит довольно остро.
Дело в том, что одним из первых законодательных актов этого государства, принятых им в 1950 году, был Закон о возвращении, провозглашающий право на репатриацию в Израиль каждого еврея, включая и тех, кто не подпадает под определение Галахи – традиционного иудейского права.. И сразу же возникла проблема установления критерия, позволяющего признать данное лицо евреем.
Религиозные партии требовали установить в законе галахическое определение: «евреем является тот, кто рожден от матери-еврейки или принял иудаизм», то есть прошел гиюр. Это предложение было отвергнуто парламентом. В 1958 году юридический советник правительства и министр внутренних дел издали директиву служащим регистрационного ведомства: «лицо, чистосердечно декларирующее свое еврейство, следует регистрировать как еврея, не требуя от него иных доказательств». В результате возник политический кризис, так как национально-религиозная партия Мафдал возмутилась и вышла из коалиции. Пришлось принимать еще одну поправку: теперь решено было считать евреем того, кто чистосердечно декларирует, что он является евреем и не принадлежит к иной конфессии.
Но вот министром внутренних дел становится лидер Мафдал Хаим Моше Шапира и теперь уже евреем считается тот, кто рожден от матери-еврейки и не принадлежит к иной конфессии, а также тот, кто принял иудаизм согласно Галахе. И тогда начинаются судебные процессы. То католический монах Освальд Руфайзен, будучи евреем по рождению и получив отказ в еврейском гражданстве, подает апелляцию в Верховный суд, то майор Беньямин Шалит, женатый на шотландке, требует, чтобы его дочь записали еврейкой по национальности.
В конце концов, в марте 1970 года были приняты компромиссные поправки к законам о возвращении и о регистрации населения: «Евреем считается тот, кто рожден от матери-еврейки и не перешел в другое вероисповедание, а также лицо, принявшее иудаизм».
Вот эта вот необходимость принимать иудаизм породила в Израиле десятки ульпанов – курсов для подготовки к гиюру, рассыпанных по всей стране, почти в каждом месте концентрации новых репатриантов. Более того, сегодня любой раввин, практикующий как в Израиле, так и в диаспоре, знает, что в часы приема ему следует быть готовым к беседам не только с евреями, но и с сынами и дочерьми других народов, по тем или иным причинам стремящимися войти в лоно еврейства.

До сих пор мы говорили об иудаизме. А что в исламе, каковы здесь истоки перехода в религию Мухаммада? В дни когда я пишу эти строки, СМИ сообщили о гибели в составе ИГИЛ актера Дорофеева, знакомого российскому телезрителю по разным детективным сериалам. Этот тридцатилетний русский парень перешел в ислам, оставил жену и ребенка и уехал в Сирию, воевать за дело пророка, и там погиб.
Когда речь шла о переходе в иудаизм, я еще мог как-то вообразить, что толкало людей на этот шаг. Но осознать, что происходило в душе этого молодого русского актера, перешедшего в ислам в самом экстремистском его претворении и отправившегося умирать за исламский халифат – это выше моего понимания.
Ну, а что происходило в душе калужского протоиерея Вячеслава Сергеевича Полосина, обратившегося пятнадцать лет назад в ислам и ставшего Али Полосиным, советником председателя совета муфтиев России. Что побудило его к этому решению? Он отвечает, что нашел в исламе ответы на вопросы, которые не нашел в православии. Ответ туманный, но свойственный образованному теологу и философу, которым и является Полосин. Вряд ли, однако, так могли сказать те несколько тысяч россиян, которые, по утверждению того же Полосина, обрели себя в исламе, породив даже термин «голубоглазые мусульмане».
Приходилось слышать самые разные версии этого явления, свойственного не только России, но и Европе. Переводчица Корана Валерия Порохова говорит, что в Лондоне ее поразило количество англичан, принявших ислам. Она считает, что такую же картину можно увидеть в любом европейском городе. Но почему, почему? Что в головах у этих людей? Ответы здесь самые разные. Предполагается, что одни пытаются найти религиозную истину, которую они не находят в христианстве, а другие – духовное самоуспокоение, которое почему-то приносит им магометанство, третьи ищут материального комфорта, которым на первых порах часто награждают неофитов. Кого-то пленяет идея объединения мира, свойственная, как они полагают, исламу, ну а известный мусульманский общественный деятель, пропагандирующий ваххабизм, Гейдар Джемаль как-то написал, что на месте России будет исламское государство, так что русским волей неволей придется обратиться в эту религию.
Но если говорить всерьез, то мне представляется наиболее убедительной причиной простота ислама и ощущение упорядоченности и цельности жизни, которые он дает. Возможно, что к этому решению приходят от усталости от современной цивилизации, из протеста против ее проблем и сложностей. Среди таких неофитов – маргинал, измученный своей отторгнутостью от главных ценностей нынешнего человеческого существования, молодой человек, ищущий себя и обретающий свою личность в этом новом для себя образе жизни и находящий высокие цели, ради которых, как ему кажется стоить воевать и умирать… Тем более, что недостатках в вождях, в учителях, которые укажут эти цели, помогут их достигнуть, нет. Они же и подскажут путь к традиции, к патриархальным ценностям, составляющих идеологию ислама.
Впрочем, у каждого неофита свой путь к разрыву со своим прошлым и обретению новой религиозной духовности. А у стремящихся к иудаизму в диаспоре стремление пройти этот путь порождает подчас любопытные коллизии.

Среди моих берлинских знакомцев есть молодой человек, бывший москвич, который, оказавшись в Германии, осознал себя евреем и в полной мере проникся духом иудаизма. Однако, родители в советские времена не обрезали его на восьмой день. И вот представьте себе четырех таких же, как и мой знакомец, русскоязычных молодых людей, также ощутивших в себе голос крови и окунувшихся в веру со всеми присущими ей обрядами и образом жизни. Набившись в «Мерседес» одного из них и захватив свои лоп-топы, айфоны и прочую навороченную компьютерную технику, без которой современный молодой человек и шагу не делает, они отправляются из Берлина в Вену. Именно туда должен прилететь из США знаменитый хасидский моэль, специализирующийся на обрезании взрослых, что, оказывается, несколько сложнее, чем откусить крайнюю плоть у младенца.
Моэль был облачен в средневековое хасидское одеяние – меховая шапка, какой-то то ли халат, то ли кафтан из-под которого виднелись белые чулки. Но несмотря на такой опереточный костюм дело свое он знал хорошо, ибо во время операции да и после нее его пациент не испытывал ни малейшей боли. Работал моэль весело и легко, с шутками на хорошем английском языке («ну, вот полдела сделал, можно и уходить…»), что, по мнению пациента, было признаком профессионализма. Ну уж, а после завершения операции, проходившей в синагоге в канун субботы, там началось классическое хасидское веселье с танцами, прихлопами, общей трапезой и поздравлениями, ибо обрезание, означающее заключение завета с Богом должно вызывать у каждого еврея радость и благоговение.
Все это происходило не где-нибудь в иерусалимском религиозном квартале Меа-Шерим, а в венском Леопольдштадте, где Иоганн Штраус сочинял свой вальс «На голубом Дунае» и где молодой художник, зарабатывавший себе на жизнь рисованием открыток в венских кафе, некогда вынашивал в себе ненависть к племени, которое, по его словам, можно считать расой, но только нечеловеческой расой.
Трудно сказать, какова бы была его реакция на все происходящее в Леопольдштадте, восстань он из могилы семьдесят лет спустя после своего ухода в мир иной. А каково было бы ему услышать как в Берлине, во всех девяти его синагогах в Судный день гремит хор голосов, поющих древнюю молитву: «Авину малкейну – Отец наш небесный, услышь этот голос…».
Поют, покрыв головы и плечи полосатыми накидками – таллитами, страховые агенты и биржевые маклеры, пенсионеры и бизнесмены, ученые и журналисты, поют выходцы из России и Украины, Польши и Румынии, те, кого по воле и мечте того полубезумного художника не должно быть на немецкой земле, а они есть, живут, соблюдают свои религиозные ритуалы, молятся в синагогах, казалось бы, превращенных в руины в Хрустальную ночь погромов, а потом восстановленных из праха…
Только вот у ворот этих синагог денно и нощно дежурят дюжие немецкие полицейские в зеленой форме. Им есть от кого охранять эти молитвенные дома.
Сложен и причудлив наш мир.