Михаил Румер (Персональный сайт)

Когда пишешь о еврейской литературе – иврито- и русскоязычной, – невольно задаешься вопросами о том, когда же она возникла, каковы ее истоки? Шолом-Алейхем и Менделе Мойхер-Сфорим, если речь идет об идишистском течении, или Бялик и Агнон – в ивритском претворении? О нет! Народ Книги имел свою литературу, когда некоторые другие народы еще не имели письменности – за несколько столетий до нашей эры. И называлась она Агада, от ивритского глагола «аггед» – «рассказывать».
Это составная часть Талмуда, который включает в себя законодательство – свод гражданских и уголовных норм иудейского общества, а также религиозные правила и предписания, регламентирующие жизнь евреев. Но кроме законодательной части есть еще большая область талмудической литературы, содержащая афоризмы и поучения религиозно-этического характера, исторические предания и легенды, долженствующие облегчить применение «кодекса законов» так называемой Галахи, смягчить суровое действие религиозного закона.
При своем возникновении агадическая литература (а первые ее произведения появились в V в. до н. э.) была устной, но затем устный агадический материал собирался, записывался и представлялся в виде Мидрашей (от «дараш» – изучать), снабжавших библейский текст обширными комментариями и толкованиями. Агада пропагандировала, истолковывала писание, и зачастую в весьма привлекательной поэтической форме. Обычными жанрами агадистов были притчи, басни, аллегорические и гиперболические рассказы.
С большой любовью и часто с большим мастерством использовались символические формы повествования, культивировались монолог и диалог. Авторы этих литературных произведений нередко проявляли большую смелость суждения, не щадили ни пророков, ни патриархов, ни даже самого законодателя Моисея и не стеснялись вводить в свои диалоги в качестве равноправного собеседника и самого Бога.
В течение многих веков Агада была для народных масс весьма популярной и единственной формой духовного общения: трибуной, эстрадой, мистерией, сатирой, хвалебным гимном и колыбельным напевом. Она давала характеристики общественной среды и отдельных ее представителей, символы аскетизма, вероотступничества и богоборчества, художественно реалистические картины быта, проникнутые освежающим юмором.
Ее художественная повествовательность моментами принимала характер трагического эпоса. Это проявилось в прекрасной легенде о смерти Моисея, который на закате своей жизни борется за бессмертие, не приемлет смерти; он спорит и борется с Богом в самую последнюю минуту своей жизни.
До русскоязычного читателя Агада впервые дошла в начале прошлого века в переводах первого русско-еврейского поэта Семена Фруга. А сто лет спустя, в 2006 г., московское издательство «ЭКСМО» выпустило сборник «Агада. Сказания, притчи, изречения Талмуда и Мидрашей» в переводах поэта и с иллюстрациями Эль Лисицкого. Читать его захватывающе интересно, ибо перед нами открывается полотно древнееврейской литературы, наполненной образами и коллизиями, глубокими мыслями и остроумными замечаниями, не утратившими своей актуальности и по сей день.

– говорится в одном из талмудических трактатов. Так разольем же это вино по бокалам и отопьем первые капли.
«Как был сотворен свет?» – спросил рабби Шимон. «Господь, – отвечал рабби Самуил, – облачился в ослепительно-белые ризы, от которых потоками хлынул свет, засиявший от края до края Вселенной».
Такая концепция сотворения мира близка к каббалистическим представлениям с их потоками света и разбитыми сосудами. А рабби Элиезер трактует эту концепцию следующим образом: «Свет, сотворенный Предвечным в первый день творения, был такой чистоты и силы, что человек мог видеть от конца до конца Вселенной. С появлением на земле греха и порока дивный свет этот начал тускнеть, и наконец отнят был Всевышним у земного мира, и уготован для праведников в загробной жизни».
Но вот в этом мире появляется человек. Сначала только один. «Это должно служить указанием, – учит рабби Меир, – что тот, кто губит хотя бы одну человеческую душу, разрушает целый мир и тот, кто спасает одну душу, спасает целый мир. Не может один человек возгордиться перед другим человеком, говоря: мой род знатнее твоего рода. Каждому человеку следует помнить, что для него и под его ответственность сотворен мир». И Господь, ведя первого человека по садам Эдема, говорил ему: «Гляди, как прекрасен этот мир, созданный Мною для тебя. Береги его и помни, что поврежденного тобой некому будут исправить». Чем не девиз для современного экологического движения?
А как любовно относился Господь к своим творениям! «С материнской заботливостью, – говорит рабби Шимон бен Манасия, – Господь собственноручно заплел в косы волосы Евы, перед тем как впервые показать ее Адаму».
С какой тщательностью и достоверностью деталей рассказывает Агада о пребывании Ноя в ковчеге. «Двенадцать месяцев пробыл Ной в ковчеге и за всё это время не знал покоя ни днем ни ночью. Один прокорм разнороднейших обитателей ковчега требовал неимоверного труда и терпения. Одни животные принимают корм в час дня, другие – в два часа, третьи – в три и четыре…Верблюду давалась солома, слону – древесная листва, оленю – трава и мох, а прожорливому страусу – всякая всячина».
Но вот Ной вышел из ковчега и решил посадить виноградник. И тут же в Агаде – назидание: «Что же сделал Сатана? Привел к винограднику овцу, льва, обезьяну и свинью и, заколов их, поочередно полил виноградник кровью. Человек, пьющий вино, обнаруживает поочередно те же природные свойства всех названных тварей: вначале он кроток, как овечка, потом становится отважным, как лев, по мере опьянения начинает кривляться, как обезьяна, и, наконец, валяется в грязи, подобно свинье».
Вот на сцене появляется Авраам. Трех лет от рождения вышел он из пещеры и, увидев мир Божий, стал размышлять о том, кем были созданы земля, небо и он сам. Далее Агада прослеживает процесс возникновения веры, отражает истоки монотеизма. «Очарованный величественным видом солнца, его светом и теплом, Авраам весь день возносил молитвенную хвалу солнцу. Когда солнце зашло, а на небе появилась луна, окруженная мириадами звезд, Авраам подумал: „Вот это светило, очевидно, и есть божество, а маленькие светильники, его окружающие, – это его вельможи, воины и слуги“. Всю ночь он пел гимны луне. Но вот наступило утро, луна зашла на западе, а на востоке появилось солнце. „Нет, – сказал Авраам, – есть Некто, который и над солнцем властен, и над луною. К Нему стану я возносить моления мои“».
Уверовав в единого Бога, Авраам вступает с ним в постоянные отношения, обращаясь к нему по разным поводам, ведет диалог. Вот он молит о прощении грехов Содома и Гоморры: «Господи! Если Ты желаешь, чтобы мир устоял, отмени суд Свой, а исполнится суд Твой – миру не быть. Ты затягиваешь петлю с обоих концов; ослабь сколько-нибудь один ее конец – прости людям хоть часть их грехов, ибо иначе – миру не устоять».
Но в Содоме и Гоморре в это время происходит некий «театр абсурда». Судьи, имена которых Ложь, Подделыватель, Извращающий правосудие, устанавливают правила, которые как бы переворачивают мир. Кто имеет вола, обязан пасти общественное стадо один день, а кто никакого скота не имеет – два дня. Кто пройдет через мост, платит четыре зуза, а кто переберется вброд – восемь зузов. Если попадал в город нищий, хлеба ему не подавали, а каждый давал по серебряной монете, на которой надписывал свое имя. Когда бедняк в конце концов умирал голодной смертью, каждый брал свою монету обратно. Таков этот извращенный, безнравственный мир, который был в конце концов уничтожен Богом.
Агаде свойствен натурализм деталей. Вот описание работы евреев у фараона. «Приходилось собирать соломинку к соломинке, а набрав необходимый запас соломы, приниматься за глину. Глину вместе с соломой месили ногами. Сквозь исколотую и растрескавшуюся кожу проступала кровь, и капли ее смешивались с глиной. Работала, помогая мужу, одна беременная женщина; от непосильного труда и натуги произошел выкидыш, и плод в общей сутолоке попал в глиняную массу и был затоптан ногами. Сошел с небес архангел Михаил и вознес погибшего младенца к престолу Всевышнего. В ту ночь и был произнесен приговор над Египтом.
Начали духи-покровители различных народов говорить в защиту египтян. Видя это, мигнул архангел Михаил архангелу Гавриилу; тот одним взмахом крыльев порхнул в Египет и, вырвав кирпичную плиту вместе с налипшей на нее глиной и известью, в которых затоптан был труп младенца, предстал перед Господом, говоря: „Праведный Судия! Вот как поступали с порабощенными детьми Твоими“. И провозгласил Господь суд над Египтом».

Авторы Агады умеют создавать настроение, обстановку, в которой происходит чудо. Рабби Иоханан воссоздает атмосферу Синайского откровения такими словами: «В тот час, когда раздалось слово Божие с вершин Синая, всё в мире притаилось: птенчик не чиркнет, птица не порхнет, вол не замычит, море не шевельнется; остановились колеса Небесной Колесницы; замерло „свят!“ на устах серафимовых. Вся Вселенная недвижно и безмолвно слушала Глас нагорный: „Я – Господь, Бог твой!“».
Агадисты – мастера пейзажа. В пустыне появляется колодец у входа во двор Скинии, возле шатра Моисея. «У колодца собирались родоначальники всех двенадцати колен и начинали петь славу Господу. Тогда вода поднималась из колодца и разливалась тут и там по всей площади… Побережья покрывались густой и сочной растительностью с плодами, ягодами, овощами и обильным кормом для скота. Небо пустыни отражалось в воде, и живая поверхность ее отливала небесной синевой, мерцанием зари, солнечным блеском и лунным сиянием».
Пейзаж, мысль, образ – всё это есть в агадической литературе, очень емкой и точной по выразительным средствам. Вот как создается образ жены рабби Ханины, которая была так бедна, что, стыдясь своей бедности, в канун субботы положила в печь дымящуюся головню. Злая соседка, зная, что у рабби Ханины нет ничего на субботнюю трапезу, начала стучать в дверь к нему, спрашивая, почему это из трубы дым идет. Жена рабби, стыдясь, скрылась в другой комнате. И в это время произошло чудо: печь наполнилась хлебами. «Неси скорее лопату, – закричала пораженная соседка, – у тебя хлеб подгорает». «Я за лопатой и пошла», – спокойно ответила жена рабби.
Одно из главных действующих лиц в этих новеллах – Бог. Он гневается, радуется, умиляется – обладает полнотой характера. Когда между учеными возник спор о «чистом» и «нечистом», рабби Элиезер был поддержан Господом путем разных знамений. Но его оппоненты всё равно не соглашались с рабби. И тогда раздался Бат-Кол (Небесный Глас): «Зачем вы противитесь словам Элиезера? Закон всегда на его стороне». Но рабби Иошуа сказал: «Не в небесах Тора. Мы и Бат-Колу не подчинимся».
И как же реагировал на такое непослушание Господь?
«Улыбкою озарились уста Всевышнего, – рассказывал Илия-пророк, – и Господь говорил: „Победили Меня сыны мои, победили Меня!“».

Агада оказала большое влияние на еврейскую литературу. Это влияние ощутимо в творчестве Агнона и Бялика. В еврейском фольклоре и литературе на идиш ощутима тенденция низводить библейско-агадические образы с «синайских высот» на реальную почву, в гущу повседневного быта. Такое снижение этих образов проявляется в «пурим-шпил» – юмористических и сатирических пьесках, которые в местечках разыгрывали в праздник Пурим. Юмор Шолом-Алейхема также в значительной степени питается игривыми талмудическими изречениями, библейскими афоризмами житейской мудрости, которыми его персонажи как бы музыкально сопровождают каждый свой жест. Особенно заметна эта черта в «Тевье-молочнике». Влияние библейской традиции и агадической мудрости проявляется и в современной израильской литературе.

К содержанию