Михаил Румер (Персональный сайт)

Ожидая своей очереди на приеме у врача, я скучливо перелистывал очередной номер «Шпигеля», пока не наткнулся на портрет типичного пожилого немца – массивное лицо, острый взгляд, седые пряди длинных волос. Мартин Вальзер – классик немецкой литературы, знаменитый не только своими романами, но и громкими политическими скандалами…
Какая цепь ассоциаций начала разворачиваться в моем сознании при виде этого лица и чтении обстоятельной беседы с ним, опубликованной в журнале в дни семидесятилетнего юбилея окончания Второй мировой войны. Конечно же, он воевал – 18-летним мальчишкой на исходе войны, также как и двое других классиков «вернувшегося поколения» – Генрих Бёлль и Гюнтер Грасс, и один из этой знаменитой тройки дожил до наших дней.
В русском культурном сознании прочно утвердился разве что Бёлль. Недавно перечитал его «И не сказал ни единого слова» и подивился как свежо воспринимается полвека спустя после публикации эта отличная проза. Вальзера мы знаем хуже. Суждения критиков о его творчестве довольно расплывчаты: «В своих многочисленных рассказах, драмах, радиопьесах, романах и эссе М. Вальзер изображает многосложный и изменчивый портрет западногерманского общества. В центре его произведений — как правило, антигерой, подверженный сомнениям в правильности своих поступков». Такое можно написать про творчество многих западных литераторов.
Журналист «Шпигеля», прежде, чем начать задавать вопросы, рассказывает, что писатель, придя на встречу, показывает американское издание его романа «Прыгающий колодец», не без гордости подчеркнув, что это первое американское издание его прозы со времен его речи во франкфуртской Паульскирхе, произнесенной им в 1998 г. Видимо, для него важно, чтобы его переводили в США, а что касается речи в Паульскирхе, то здесь разговор особый.
Надо сказать, что Вальзер – человек с определенным общественным темпераментом и часто с нонконформистской политической позицией. Много лет он добивался объединения Германии, в то же время резко выступал против войны во Вьетнаме, против выдворения из Германии балканских беженцев.
В 1998 г. он стал героем политического скандала, в ходе которого в прямой или скрытой форме получал упреки в антисемитизме. В речи по поводу присуждения ему премии немецкой организации книжной торговли, произнесенной во франкфуртской Паульскирхе, Вальзер назвал Освенцим «моральной дубиной». Так и вошло с его легкой руки это выражение в политический обиход, как символ прекращения покаяния и «нормализации» германского общества.
8 мая 2002 г., вызвав Вальзера на диспут в день освобождения Германии от нацизма, канцлер Шредер, подчеркивая свойственную писателю «тоску по нормальности», сказал: «Мы стали другими потому, что нас заставили стать другими».
А тогда, в 1998-м главный оппонент Вальзера, председатель Центрального совета евреев Германии Игнац Бубис заявил, что, требуя прекратить напоминания об исторической ответственности немцев за Холокост, писатель разжигает в стране новый антисемитизм.
Но на этом история не кончается. Спустя четыре года Мартин Вальзер передает рукопись своего нового романа под названием «Смерть критика» в редакцию газеты «Франкфуртер альгемайне» на предмет публикации. Дело обычное. Но издатель газеты Франк Ширрмахер, прочитав роман, пришел в ужас настолько, что опубликовал 29 мая в своей газете открытое письмо писателю, которое прозвучало в обществе как разорвавшаяся бомба.
Ширрмахер назвал роман документом ненависти. Речь идет об убийстве критика-еврея, и книга, по мнению издателя, полна антисемитских клише и нацистских аллюзий. Критику грозят словами Гитлера, произнесенными по радио накануне начала Второй мировой войны: «С ноля часов мы наносим ответный удар». Критик жив, убийство не состоялось. Но объявление войны словами Гитлера персонажу, за которым угадывался Марсель Райх-Раницкий, один из немногих выживших обитателей Варшавского гетто, представляется Ширрмахеру кощунственным.
Эти два политических скандала, героем которых был Вальзер, во многом предопределили отношение к нему либеральной общественности. И не случайно интервьюеры «Шпигеля» пишут, что Вальзер видит себя непонятным и страдающим и хочет реабилитироваться после оскорблений прошлых лет. Ведь после той злополучной речи, отмечают его собеседники, у него был образ злобного старика-интеллектуала, который не хочет слышать о преступлениях нацизма. Как акт реабилитации рассматривается принесенная им на встречу с журналистами только что вышедшая в Германии книжка: «Мартин Вальзер. Наш Аушвиц. Спор о немецкой вине». Да и сам писатель то и дело напоминает в беседе о своих духовных связях с еврейством: о том, как он открыл для себя в юности творчество Гейне, о докторской диссертации, посвященной Кафке, о процессе над палачами Освенцима, на котором он представлял одну немецкую газету, и о сильном впечатлении, которое произвел на него прокурор Фриц Бауэр, знаменитый разоблачитель преступлений нацизма. Похоже, что еврейский вопрос, еврейская трагедия занимали и занимают немаловажное место в его духовной биографии.
Как же увязать нынешний образ писателя с тем впечатлением, которое он производил пятнадцать лет назад? Я вспоминаю разговор, который у меня был с ныне покойным Александром Бреннером, председателем еврейской общины Берлина, человеком, чутко воспринимавшим и остро реагирующим на всякие проявления антисемитизма в германском обществе. «Как по-вашему был ли Вальзер антисемитом?» Он покачал головой: «По-моему, нет».
Но и в те злополучные для Вальзера годы некоторые аналитики воспринимали ситуацию неоднозначно. «Нельзя не признать – писал Евгений Беркович, – Вальзер выразил мнение многих своих соотечественников, совсем не антисемитов, но считающих, что при обсуждении вины их отцов и дедов нужно знать меру и такт. Выбор правильного языка в диалоге с новыми поколениями немцев и сегодня остается актуальной и острой проблемой. Но Вальзер не просто обратил внимание на эту проблему: его тезисы охотно подхватили явные и скрытые антисемиты, откровенные неофашисты, правые экстремисты – им как раз не хватало такой авторитетной поддержки».
Еженедельник «Цайт» еще более углублял и обострял проблему, Анализируя взаимоотношения между евреями и немцами в современной Германии, он писал 2002 г.: «Антиеврейские настроения выполняют и одну сугубо немецкую функцию - они избавляют от унаследованной вины. Примерно так: если евреи ведут себя как нацисты (а это сейчас излюбленный тезис в отношении Израиля), то преступления наших отцов и дедов на этом фоне уже перестают быть чем-то исключительным, и нечего потомкам жертв Холокоста впредь тыкать в нас пальцем».
Вот в какой сложный политический переплет попал наш классик немецкой литературы, возможно, побуждаемый стремлением угодить читательской аудитории с ее национальными комплексами и нежеланием отвечать за вину отцов. И выпутаться из этой коллизии оказалось куда сложнее, чем попасть в нее. Меня поразили в его интервью «Шпигелю» не столько довольно туманные рассуждения о коллективной вине, сколько упоминание о его недавно изданной книжке о Шоломе Абрамовиче, который по заверениям Вальзера сыграл немаловажную роль в его духовной биографии и осмыслении еврейской судьбы. Но кто такой Шолом Абрамович? Почему Вальзер написал книгу о его творчестве? Сколько я ни напрягал память, в которой, скажу без ложной скромности, немало сведений о еврейской культуре, но так и не смог вспомнить. И только окунувшись в Интернет, копилку наших знаний. обнаружил, что это подлинное имя Менделе Мойхер-Сфорима, классика идишистской литературы, которого Шолом-Алейхем называл «дедушкой» ввиду того, что он был старшим представителем знаменитой тройки (Менделе, Шолом-Алейхем, Ицхак Перец), которой это древо национальной культуры обязано своим цветением.
Подозреваю, что многие читатели «ЕП» не так хорошо знакомы с творчеством этого большого писателя, ограничиваясь чтением сочинений его «внука» – Шолом Алейхема. Но, право же, стоит открыть том Менделе, чтобы убедиться в том, какой многоцветный, яркий и глубокий мир еврейского бытия второй половины XIX века отображен в его книгах. Нам сейчас трудно себе представить, как популярны были повести Менделе, как зачитывались люди его, кстати, переведенной на русский язык молодым Буниным, «Клячей», где еврейский народ был изображен в виде загнанной лошади, как близки были читательской аудитории его аллегории, какой смех сквозь слезы вызывал его «еврейский Дон Кихот» – герой «Путешествия Вениамина Третьего». Он был провозвестником изображения мира местечка во всей его полноте и противоречиях сделанном на на языке его обитателей. То, что нам восточно-европейским евреям, чьи отцы и деды были обитателями местечка, этот мир интересен, что он живет в нашей генетической памяти, это понятно. Но что до него немецкому писателю, к тому же отягощенному комплексом вины за Холокост? Я отправился в поход по книжным магазинам Берлина и купил, в конце концов, небольшую книжку Вальзера о Менделе Мойхер-Сфориме, которого он почему-то называет по его родовому имени, а не по псевдониму, под которым писатель стал известен еврейскому миру.В сущности это эссе, в котором Вальзер тщательно и любовно анализирует повести Менделе, обстановку в которой они писались, внутренний мир его героев, мотивы их поступков. Но это не просто литературно-историческое исследование, это попытка портрета нации, создаваемого в чаянии понять ее душу, ее мир, которые завораживают немецкого писателя. Он как открывает этот народ для себя и пишет в конце концов: «Я ничего не могу сделать с тем, что во мне доминирует факт: мы этот народ хотели убивать и убили миллионы. И я узнал его только сейчас через Абрамовича, через Менделе, Срулика, Беньямина, Сендера, Мойшеле». (Здесь Вальзер перечисляет героев книг Менделе Мойхер-Сфорима). И наконец другое горестное признание, сделанное в конце книги: «С бегом десятилетий от Аушвица до наших дней мне становится окончательно ясно, что мы, немцы, остаемся должниками евреев. Это безоговорочно и независимо от разных мнений. Мы не можем ничего больше исправить».
Так закольцовывается этот сюжет о двух классиках двух литератур, в котором от ненависти до любви один шаг, только на то, чтобы сделать этот шаг ушло около двух десятилетий.